Главная » Статьи » Авторские статьи |
Сын чабана (Заметки Александра Рохлина)
![]() В седьмом часу утра в тепляке зажгли свет - чабаны проснулись. Они сопели, кашляли, зевали до вывиха челюстей и подгоняли молодого пастуха Володьку. Он ночью, во сне скрипел зубами. А мне снилось, что это ключ елозит в дверном замке. На электроплитке засвистел чайник. Загудела щелястая прожорливая печь. Мужики по очереди гремели рукомойником и выходили на двор. Дверь хлопала и холод врывался в тепляк. Вылезать из под овчинного тулупа представлялось мне занятием преждевременным. Утро было похоже на заплывший жиром бараний суп. Двор, земля, кошара, стога и техника плавали в белом сале - стужа не разжимала объятий. И степь казалось неживой, оглохшей и немой. Земли не было видно дальше двадцати шагов. И не верилось, что под ногами не остров в облаках, а материк, у которого нет границ. Дядя Валера стоял у окна, спиной к печке и в осьмушку газетного листа засыпал табачок из сломанных папирос. Он делал это только утром. С таким видом, будто кофе себе варил и жарил тосты. - Во сколько выходим? - спросил я из под тулупа. - Еще не скоро. - ответил пастух, слюнявя и склеивая края самокрутки. - Пусть развиднеется, оттеплится маленько. Потом посмотрим откуда ветер дует. Мы помолчали. Я пытался разглядеть термометр за окошком. - Вы уже ходили в катон? Открыли овец? - А как же. Гуляют. А Мишку на цепь посадил. - Не было волков? - Нет. Чабан скрутил цигарку и спрятал ее за ухо. - Долгая зима в этом году. - сказал он и покачал головой. - Давит и давит без передышки... Такая чабанская жизнь. Я встал, сунул ноги в валенки и прилип к окну. Жилка градусника мерцала на донышке. - 39°... ... и такой же обжигающий сухой холод стоял в декабре, когда я приехал сюда пять лет назад. Только снег еще не выпал. Желто -черная степь, расправив крылья, летела на край Земли, к последнему морю. Маленький, щуплый человек, с лицом, похожим на треснувший кирпич, колол ломом лед в поильнике для скота. Он тонул в тулупе и валенках, рыжая ушанка гнездом сидела на затылке. Я спросил, это ли Желтая падь - стоянка героя России, чабана Бабу - Доржо Михайлова? Он ответил утвердительно. - А сам чабан дома? - спросил я - Дома. Болеет. - Как же вы не уберегли героя? Маленький человек - дядя Валера - ничего не ответил и продолжил колоть лед. Ветер дул с юга и приносил дыхание Монголии. Бабу-Доржо Михайлов был непростой чабан. Недаром, его имя с тибетского переводилось как Алмазный герой. Алмазный герой открывал Степь своим ключом. Степь была Книгой его рода. С незапамятных времен род пас скот на земле межу пустыней Гоби и озером Байкал. В неразличимой глубине истории соединялся он с родом чингизидов. И это обстоятельство лежало на чабане смутно осязаемым бременем. В степи каждому уху открыта музыка Неба. Бабу - Доржо не боялся отпускать свое сердце на поиски Большого Бога. Он думал и говорил о Нем постоянно, даже ходил за Ним в Индию и Лхасу. В степи Время не обладает абсолютной властью. Границы между ним и пространством трудно различимы. А Бабу - Доржо всегда оставался верен себе. Верил, что, выращивая тонкорунных овец -мериносов, строит могущество страны. Сама же страна, к тому времени, потеряла и компас, и карту и, в значительной мере волю. И двигалась по Истории вслепую, наощупь. Все говорили, что у него был дар. По бурятски - талан. Лучший овцевод Забайкалья. Кавалер ордена Дружбы Народов, лауреат премии Ленинского Комсомола, звезда Героя России из рук Президента Путина в Кремле. Страна нуждалась в людях с упрямой волей и ясным взглядом на вещи. И все же дар -талан Бабу-Доржо был не в этом. Говорили, что в нем живет Дух Степи. Как в детях живет Дух родителей. Степь делилась с ним своей силой. Два года назад знаменитый чабан умер. Желтая падь лишь на мгновение вздрогнула, словно ее кто-то окликнул с неба. И продолжила лететь, расправив желто - черные крылья. Теперь чабаном стал я. Я собирался выпросить у степи... ...кобылу Маньку запрягли в узкие сани - кошевку. Лавку укрыли рваной дохой. Грива, морда, черные ресницы Маньки были густо выбелены инеем, она напоминала ряженую - лошадиную снегурочку. Дядя Валера привел Малыша - пса-охранника. Тот заливался лаем все утро - боялся, что его не возьмут. Чабан не любил, когда собаки бегали вокруг отары сами по себе. Он привязал пса. В кошевке лежали вилы, жерди, плетка, а под дохой двустволка. Манька подтащила сани к поильнику. Ледяная вода обжигала старые кобыльи зубы и пила она долго. Часто отрываясь и замирая как во сне - согревалась. Чабан покрикивал на нее, приводил в чувство, и лошадь снова и снова опускала заиндевевшую морду. Напоив лошадь пастух привязал ее в сторонке и отворил загородь с овцами. Шерстяная река потекла по дороге. Толпясь и сваливая друг друга мериноски чмокали белесыми губами, лизали соляные кули. - Будя, будя, покости! - закончил водопой чабан, и наградив плеткой самых нерадивых, погнал стадо прочь от стоянки. Мы шли по движению ветра, на северо -запад, не давая баранам разойтись по степи раньше времени. Только у подножия сопки, чабан замедлил шаг и крикнул мне садится в кошевку. Послушная Манька тянула сани. Малыш бежал рядом. А овцы, никем более не сдерживаемые растеклись в пади. Солнце вспыхнуло над степью с такой силой и яркостью, словно собиралось поджечь снег. И все вокруг мгновенно приобрело нереальную, ''неестественную'' выпуклость и четкость. Сухое травное былье, следы животных, санный путь и кривые колеи зимника, серый ''пятак'' из кустов орешника по ручью, и квадраты пахотных земель, и стога с соломой, и кошара наших соседей, и даже черная букашка - трактор, тащивший по степи бочку с водой. Свет обнимал всю землю, лился через край ее, сиял и вспыхивал над сопками, бесконечным караваном плывущими в Монголию. Овцы рассыпались в поле как горох. Мы объезжали отару, сбивали баранов в кучу. - Куда прете, лягуши?! - ворчал чабан на тех, кто далеко отбивались от своих. Он правил кошевкой стоя. Когда "карета" останавливалась Манька тут же закрывала глаза и дремала. А Малыш забирался под лошадиное брюхо, исподлобья смотрел на дорогу. Мы жгли солому, чтобы немного согреться. Тепло от одной охапки в костре держалось всего несколько секунд. Но дым отпугивал волков. Мы ждали волков. Чабан редкую минуту не оглядывал степь. Но все было тихо. Они не пришли. Отара медленно перетекала по склону сопки, как на качелях. Я трясся в кошевке, завернувшись в тулуп, почти ослепнувший от солнца и оглохший от тишины. На кочках ружье било по лопаткам. Я задремал, а чабан сказал: - Пора бы и пообедать. Нам некуда было спрятаться от ветра. Дядя Валера, опустился на колени в снег, достал из сумки буханку хлеба и шмат сала. Сало надрезал полосками до кожуры, насадил на вилы. Выложил ломти замерзшего хлеба. Жарил на скоротечном соломенном огне. Жир капал в черную солому и она снова вспыхивала. Мы пили чай с молоком и уплетали подкопченные хлеб и сало. Руки мгновенно деревенели от холода. Манька, за компанию с нами жевала присыпанный снегом стожок. Правда, без азарта, прикрыв глаза, словно во сне. Малышу ничего не дали. - Такая чабанская жизнь. - сказал дядя Валера. Солнце неподвижно плыло в небе, и было похоже на пылающий стог прошлогодней соломы. И тепла от него исходило призрачно мало. Только свет... ... был сын у чабана, Андрей. Когда чабан заболел, сын приехал ухаживать за отцом. Четыре месяца они прожили вместе, как в детстве, и Бабу - Доржо умер. Сын чабана остался на стоянке. Хотя его ничто здесь не держало. Он так думал. Он ведь не был чабаном как отец. Он жил в Улан -Удэ и работал в службе безопасности банка. Но Желтая Падь, похоронив одного чабана не могла позволить себе остаться в одиночестве. И она вызвала на помощь память. Зов предков - страшная вещь. Степь широка и открыта, но где в ней спрячешься от ветра, который разглаживает сопки, разливает реки, переносит дыхание целых стран и народов? Все видит, запоминает, стережет, приводит в движение камни, и стирает эти камни в пыль. Человек, у которого степь живет в крови - беззащитен перед ней. Она настигнет его, рано или поздно. Я видел место, где степь настигла сына Бабу-Доржо, и вернула его себе. - Смотри. - говорит сын чабана. - здесь был наш дом, сараи, загон для овец. А там бочка с водой, вагончик, погреб... Наша летняя стоянка. Я смотрю, но вокруг голая, заснеженная падь Бурун-курет-туй, степь, залитая солнечным светом. Ничего из того, о чем говорит Андрей. Замолкает двигатель чабанского УАЗика. Я чувствую, что это - западня. Я стою в чьем -то сердце. Оно живо, и бьется прямо под... ногами. А поднять нельзя. Зримая жизнь людей здесь кончилась. Но она не изчезла, а сжалась в одну точку. Такое возможно только в степи, где время с пространством спорят о власти, а земля никогда не изменяла своему предназначению. Тысячи лет приходят сюда с отарами люди. Заново придумывают жизнь - катон, кошару, поильник, бочку с водой, вагончик, погреб. Коротко живут, негромко умирают и уходят как времена года. Но неизменно постигают что -то. Или им степной ветер приносит награду - верность. - Когда отец умер. - говорит Андрей. - выяснилось, что у него ничего нет. Отара государственная, стоянка тоже. Квартиру в Чите, положенную Герою России, он так и не увидел. Ордер выдали за день до смерти. Все, что можно было, разделили между родственниками. И хозяйство изчезло. Мне достался УАЗик и мопед. Геройское наследство... Алмазный герой пришел в степь ни с чем. Ни с чем и ушел. Если не считать доброго имени и дара выращивать лучших овец. - А оно мне надо?! - восклицает Андрей и смотрит в небо. Мы ждем не упадет ли оттуда камень. С запиской. Еще ребенком он лучше взрослых стриг овец. Занимал первые места в районе. Мопед себе купил на заработанные деньги. - На рассвете я выводил коня, и не седлая, ехал в степь... А потом возвращался по дну пади. Там трава - по шею коню. И мы приходили домой мокрые от росы. И сейчас мне снится как я еду, и трава бьет по ногам. Могу ли я это забыть? Или изменить... Вот и ответ. Степь настигает человека. И открывается на странице, где записана история его рода, чернилами из росы на бумаге из ковыля. ...Никуда ты не убежишь. Если только не захочешь опозорить своих предков. Начинай все сначала, приводи отару, ставь катон, вагончик и погреб. Корми, ухаживай, защищай, отпаивай ягнят из собственных рук, спасай от огня и степных монгольских волков. Заведи жену и рожай детей. Слушай как зимой в печи трещат дрова и воет метель в трубе, а в соседней комнате еще спит твоя семья, твой маленький род, и думай. А будет тебе худо, скачи к пади Бурун-курет-туй, забирайся на сопку, где ты в детстве сложил из камней двугорбого верблюда. Садись на землю, выплачь слезы, вытри сопли, выпей водки для храбрости и поговори с Небом. Ведь оно окрыто в степи каждому уху. И вспомни слова отца о том, что человек без Бога ноль. Дождись, пока солнце склонится к западу и его свет начнет с угрожающей быстротой меркнуть. И пойми, что ты живешь, пока ходишь в этом свете. Чабан.... .... маленький, щуплый человек, с лицом похожим на треснувший кирпич чувствует, что пришло время. Солнце падает за горизонт с обреченностью воздушного шара с оборванными стропами. Все гаснет с пугающей скоростью и степь окрашивается свинцовым, мертвящим светом. - Вперед, вперед, срань голубая! - весело кричит чабан и тычет жердью в ребра Малышу. Тот хрипло лаяет и на бегу хватает за ноги отстающих овец. Манька неожиданно пускается вскачь. Мы словно удираем от чудища - ночи, которая только что, на наших глазах заглотило живое солнце. Овцы бегут против ветра. Но этот ветер приносит запах кошары и жилья. Только так в метель можно вернуться домой живым. - Завтра будет метель. - говорит дядя Валера. И мороз падает на степь как сеть. Ледяные иголки впиваются в лицо. Манька останавливается возле ворот катона. День кончился. Овцы послушно затекают на ночевку. В их доме нет крыши, одни соломенные стены торчат в небо. Всю ночь, тесно прижавшись, овцы будут греться друг о дружку. А их дыхание свяжется в одну толстую, вонючую, но теплую шапку-облако, поднимется над их головами, да так и застрянет, придавленое холодом. Дядя Валера отвязывает и выпускает Малыша. Ведет Маньку на ночлег. Он оглядывается на запорошеный снегом катон и говорит: - Летом Манька ожеребится, ее жеребенок с нами будет ходить. Попробуй оставь его на стоянке! Изревется весь, а Манька, когда слышит его , по степи носится как чумная. Приезжай летом. Летом степь другая... Тьма вокруг жирная, вязкая и обжигает как водка из морозилки. Степи ночью нет. Она вся изчезает в темноте. Сжимается в точку. Изумрудно -ледяные звезды светятся в окнах тепляка. На всей Желтой пади свет только здесь и в домике Андрея. Чабаны готовят ужин. На печи не переставая бурлит чайник и кипит заварка. Дядя Валера, дядя Коля, по прозвищу Бусыга и Володька садятся за стол. Хлеб, сало, чеснок и холодец. Андрей приносит водку. Мы разливаем ее в толстобокие рюмки. - Ну, что... - говорит старый Бусыга. - видел степь? - и улыбается безубым ртом. - Видел. - говорю я. И мы неспешно пьем, думая каждый о своем. В седьмом часу утра в тепляке зажигается свет. Утро похоже на заплывший жиром бараний суп. За окном метель. Дядя Валера насыпает табак из сломаных сигарет в осьмушку газетного листа. Одевает меховые чуни и валенки. Выходит на двор, запрягает Маньку, привязывает Малыша, поит овец и уходит с ними в степь, в метель, вникуда, навсегда.
Александр Рохлин
| |
Просмотров: 1358 | Рейтинг: 2.7/3 |
Всего комментариев: 0 | |