– Подскажите мне, уважаемая, - обратился он к послушнице в киоске с пряниками и квасом. - Отчего в монастырь не пускают собак?

Послушница оторвалась от чтения акафиста Архангелу Михаилу.

-  Это грех, - сказала она.

- В чем грех? –  немедленно спросил старик.

Девушка нахмурилась.

- Я точно не знаю.

- Как же так... Слово произносите, а толка в нем...

Старик умолк и подумал, что зря смутил женщину. Он шестьдесят лет прослужил на железной дороге, ходил в начальниках, но не любил когда люди опускали перед ним глаза, не зная, что ответить. Он вдруг вспомнил свою непутевую невестку. Она родила в отсутствии мужа, и звонила, в первый же день по возвращении из роддома, заливаясь слезами. Помощи нет, в магазин не выйдешь, ребенок сосет плохо, а на ногу сел какой-то таракан с крыльями и убить его нечем…

Впрочем, старик еще больше не любил, когда вопросы зависали в воздухе. Он вытащил из пиджака блокнот. Еще десять лет назад, этой книжицы боялись все движенцы  Юго-Восточной железной дороги. Знали, что если в нее попадешь, волчком завертишься. Но старик вышел на пенсию и уже никого не заставлял дрожать, а блокнот заполнял по привычке, и для самого себя. Страницы были разлинованы на три столбца: задача-исполнитель-срок.

Он аккуратно записал:

«Животные в церкви. Сенцова. 1 сент».

- Значит, у вас вчера был праздник. – снова обратился он к послушнице, желая приободрить ее.

- Да. Толгин день.

- Много народу?

- Ох, тысяч десять, не меньше. И владыка приезжал с гостями…

- А это сцена для выступлений? – спросил старик, указывая на деревянный помост, напротив крытой галереи Свято-Введенского собора.

Девушка изумленно подняла брови.

- Это – походный алтарь, чтобы служить Литургию на открытом воздухе.

Старик положил ладонь на затылок. «… знай свой шесток», подумал он. Уже давно он не участвовал в разборах ЧП, не слышал мата начальника дороги, разносящего виновных, но каждый раз, когда попадал впросак, чувствовал как затылок начинал гореть.

На аллею с грохотом вкатил трактор с телегой, а за ним белый         электромобиль, которым управляла высокая монахиня в шерстяном платке на плечах. Трактор выгрузил рабочих, и они принялись разбирать деревянное сооружение.

 – С престолами поаккуратнее, пожалуйста. – сказала монахиня. - Загрузитесь и на хоздвор, а там Ильич покажет... Обед в двенадцать в трапезной, без приглашений.

«Начальница». – решил старик. – «Как они называются? Настоятельницы?» Ему очень хотелось побеседовать с ней, но заговорить первым он не решался. Экскурсовод в автобусе предупреждал, что вступать в разговоры с насельницами неприлично.

Электромобильчик трогался беззвучно. Старик не услышал, как тот остановился за его спиной и дал задний ход.

- Вы уронили? – послышался голос

  Старик обернулся. Монахиня держала в руках его палку для ходьбы.

- Я. – ответил старик. – Спасибо. Наверное, от ветра.

- Да, сегодня ветрено. – согласилась она. – а вы легко одеты.

- Плащ в автобусе оставил. Вчера из Москвы уезжали, весь день дождь лил. А у вас солнечно, как по заказу.

- Так и есть. – улыбнулась женщина. - Божья Матерь с солнышком договорилась.

- Кто? – не понял старик

- Богородица. –  повторила монахиня

Старик посмотрел на нее строго,  не шутит ли… Но ее глаза улыбались, при этом оставаясь серьезными и колючими. Казалось, что она в любой момент может приказать старику отправиться на хоздвор вместе со всеми. И тот повинуется.

- Могу ли я задать вопрос?- спросил он

- Пожалуйста.

- Вы давно здесь?

- Более десяти лет.

- Достаточный срок. Мне скоро стукнет 82. Работал много, работу свою любил, многое удалось свершить… Слышали ли вы о станции Поворино? Крупный железнодорожный узел. В войну через нее снабжался фронт под Сталинградом. А потом освоение целины… Я строил всю грузовую работу… - старик вдруг разволновался и забыл вопрос, который хотел задать… Женился, двое ребят, они тоже в люди вышли, и внуки… Что же дальше?

Монахиня ответила не сразу.

- Наверное, мудрая и  тихая старость…

- А потом?

- Смерть подведет итог любой жизни. Но она же может стать дверью в другую жизнь.

- Откуда вы это знаете?

- Я в это верую.

- Ответ меня не устраивает. Он очень неопределенный.

- Скорее, он из другой области ответов. – сказала монахиня

Старик усмехнулся.

- Как же мне его понять, если я в вашей области не бываю?

- Это и просто и сложно. Может вся жизнь уйти, а может и сегодня осенить…

- Да… - протянул он. – со сроками исполнения дисциплинка здесь хромает.

- Вы правы. – согласилась монахиня. – У нас здесь «дисциплинка» традиционно хромает. Но по срокам все претензии к начальнику. Он у нас ответственный за время.

- А кто ваш начальник?

Инокиня склонилась к старику и тихо произнесла, словно боялась, что их подслушают.

- Иисус Христос.

Старик отшатнулся. Он решил, что монахиня смеется над ним. Но ее глаза прекратили улыбаться.

- Андрей Иванович! – громко обратилась она к одному из рабочих. – Проследи, чтобы твои ребята не бросали инструменты, где ни попадя. И к вам скоро курсанты приедут на помощь. У тебя хватит для них работы?

- Хватит. – отозвался пожилой рабочий.

- Побудьте еще немного. – вернулась она к прежнему собеседнику. – Здешняя тишина особенная. Ее людей как рояли можно настраивать.

- Чем же она такая особенная?

- Она из той области, которая вам незнакома. Устанете сидеть, зайдите в храм, постойте. Кто знает, а вдруг вы услышите ответ…

Она коротко поклонилась и уехала на игрушечном автомобиле, шелестя новенькими шинами по асфальту.

Старик некоторое время сидел один. Потом на площадь высыпали новые паломники.

 Дама в розовом палантине и монастырском платке поверх джинсов приобрела пакет сухариков и бутылку березового сока. Проходя по аллее, она громко разговаривала со спутницей в солнечных очках: «… зря ты не веришь, одна моя знакомая нашла плантацию трюфелей. На самом обыкновенном стадионе, где-то в Красногорске. Ты знаешь, сколько стоят эти грибочки в ресторанах? Пять тысяч баксов за кг! Она в момент озолотилась. А мы попробуем на березовом соке подняться. Он же тут особенный с молитвочками и благословением… »

«Куда не плюнь, все особенное», с раздражением подумал старик. Он дождался, пока у киоска схлынет очередь, и поинтересовался у послушницы: 

- Девушка, а с кем это я разговаривал?

- Матушка Виталия – эконом. Правая рука игуменьи. – отвечала девушка.

Она спохватилась, быстро перекрестила рот и снова углубилась в акафист.

____

 Почетному железнодорожнику СССР Петру Алексеевичу Оденьеву часто снятся  родные братья - Василий, Николай, Леонид, и отец - Алексей Никифорович. Они собираются в дорогу, словно на ночную рыбалку. И собравшись,  молча проходят мимо него, младшенького. Маленькая армия с родной станции Чертково, уходящая в вечность. Похоронки на всех приходили в дом точно «по расписанию», как скорые поезда. Но та же вечность вытворяла фокусы – возвращала домой израненного и в орденах Василия. Дарила матери радости на один вздох. Василий умер от ран уже через год. Маленький Петр ничего не забыл. Лица братьев с годами не стерлись в его памяти. Наоборот, они жили в ней, заставляли о себе помнить и думать.

С двенадцати лет младший Оденьев уже работал в совхозе. А  в страшно голодном сорок восьмом году поступил в Харьковский институт инженеров железнодорожного транспорта. Там была самая большая стипендия. Из четырехсот двадцати рублей, он мог хоть что-то посылать матери. Летом студент ездил по магистрали с лекциями от общества по распространению политических знаний. Десять-двенадцать лекций в сезон и за каждую по сто рублей. Во всех депо и околотках выступал. Там и научился с людьми разговаривать. И слушать, и в характеры вникать… Институт он закончил с отличием и дальше рос вместе со станциями, узлами и страной.  Поворино, Кочетовка, Лиски. Целина, Курская Магнитка, Воронежская АЭС. От дежурного по путям, со своим углом, постелью и кипятком в неограниченном количестве до первого НЗ по грузовой и пассажирской работе. Двух будущих министров МПС вырастил Оденьев. И те, с высоких трибун на встречах с ветеранами вспоминали, как гонял их этот неумолимый таран с рыжими бровями. Его рабочий день раньше 23 не заканчивался, а в пять утра он уже обзванивал диспетчеров на станциях и раньше всех начальников на местах знал, как прошла ночь на дороге. Он никогда не повышал голоса на подчиненного. И ни одному подчиненному в голову не приходило попробовать его обмануть. Это было невозможно.

Петр Алексеевич похоронил мать, жену, старшего сына, и научился принимать личные беды с железнодорожной обстоятельностью. Словно это был сход вагонов или обрушение моста, или снежный занос. Когда проходила первая боль, он думал о смерти с холодной ненавистью. И считал ее не стихийным бедствием, а… задачей, одной из многих, поставленных руководством к исполнению: разобраться и доложить! Так ему было легче справляться. Конечно, смерть не поддавалась, в рамки не укладывалась, зато Оденьев все чаще ловил себя на мысли, что относится к вечности с уважением. Как к начальнику, с характером крутым, нравом неумолимым, но действиями в высшей степени осмысленными.

Но в Бога Петр Алексеевич не верил.

______

Аллея снова опустела. Трактор с рабочими уехал разгружаться на хоздвор. Один раз ударил колокол, Петр Алексеевич услышал как запели птицы в наступившей тишине… К паперти Воздвиженской церкви быстро прошла монашка в черном клобуке. Она выглядела совсем девчонкой, и Оденьев подумал, «какое же горе могло заставить ее бросить мир, и прийти сюда, обрекая себя на вечный траур…?!»

И что-то толкнуло его изнутри. Он поднялся со скамьи и направился к храму вслед черной фигуре. В этот момент на лестнице за открытой дверью послышался шум. Оденьев поднял голову и увидел, как молодой курсант-ракетчик нес на руках пожилую женщину. За ним торопливо семенили по ступенькам несколько родственников, взволнованных и заплаканных. Старик посторонился. Люди высыпали на площадь, а курсант, подойдя к скамейке, бережно опустил свою ношу. Все обступили «пострадавшую» и наперебой спрашивали, как она себя чувствует. Но женщина выглядела подавленно, и как будто не в себе. Она то поднимала голову, то опускала ее, и постоянно поправляла волосы, пытаясь заправить их в платок.

- Валентина! Ты слышишь нас? – причитал народ. – Ты расскажешь, что случилось?

В глазах женщины выступили слезы. «С ума сошла», почему-то подумал Оденьев, и ему стало неловко смотреть.

- Я хочу еще раз попробовать. – тихо произнесла она и все тут же умолкли. – Дайте мне руку.

Ее подхватили за локти и помогли приподняться. Женщина неуклюже встала, растопырив руки как ребенок, который только учится ходить. Но все вокруг ахнули.

- Это же чудо… - сказал кто-то

- Чудо? Чудо! – повторили другие.

- Я… могу… стоять. – произнесла женщина. – Могу стоять… сама! – и слезы снова полились из глаз, мгновенно затопив лицо. Платок упал с головы. Темные каштановые волосы разметались по плечам. Оденьев с удивлением отметил, что женщина совсем не старуха, вряд ли ей было больше сорока пяти. Он подошел ближе, его старая знакомая -  послушница в киоске - истово крестилась на храм, кланялась и шевелила губами. «Цирк какой-то», подумал железнодорожник. Но с любопытством не справился. Он услышал, как один из мужчин в сильном волнении рассказывал…

- Мы из Обнинска, понимаете, у нас АЭС, тьфу ты, не причем здесь… Это сестра моя, Валентина, она с мужем в аварию попала пятнадцать лет назад. Муж погиб, дети погибли… - мужчина коротко всхлипнул. – А она выжила, но больше не вставала с коляски. Что нам пришлось пережить! И врачи отказались… Ой! А мы коляску в храме оставили, у иконы. Не сопрут?! Да что я говорю? Всеравно, надо бы забрать, молодой человек, - повернулся он к курсанту-ракетчику, - ради Бога! Сходите наверх, немецкая коляска… Она только к иконе подъехала, попросила ее приподнять, чтобы, чтобы… как это называется, забыл… приложиться. И вдруг встала! И потом несколько шагов прошла… Видать, помогла ей Богородица.

Петр Алексеевич обернулся. Монахиня несла горшки с цветами в двух корзинах на длинных шнурах. «Словно баба с коромыслом», с нежностью подумал Оденьев. Он раздумал идти в храм. Ему показалось, что все увиденное каким-то образом подталкивает его к этому шагу. Но, у самых дверей, он остановился, заглянул внутрь, неожиданно для себя вошел и поднялся по ступенькам наверх. В притворе было сумрачно и тихо. У стены на скамеечке сидел охранник в казачьей форме. Он осоловело взглянул на старика и отвернулся. Из-за угла выкатилась пустая инвалидная коляска, а за ней курсант. «Значит, где-то здесь», подумал железнодорожник. Он переступил порог и оказался в приделе с низкими сводами и единственной колонной посередине. Дневной свет падал сквозь маленькие зарешеченные окошки. Дальние углы плавали в тени. Он осторожно обошел колонну и увидел икону за стеклом.

Странное чувство охватило почетного железнодорожника Оденьева. Будто эту женщину и ребенка, прижавшихся друг к другу, он уже где-то наблюдал. «Совсем память подводит», сокрушенно думал он, «а когда-то по одному слову суть вопроса улавливал. Сколько же у меня было встреч…» В памяти всплыла праздничная, в цветах и флагах, станция Кочетовка ранней осенью 67 года, когда встречали замминистра на открытии нового локомотивного депо. Тут сердце старика неожиданно прыгнуло в сторону, словно его кто толкнул и он вспомнил.

Дело было в прошлом году. Оденьев ехал в Белгород открывать музей истории Белгородского отделения. Ехал на электричке - машина сломалась. Лил дождь, и за окном все текло и расплывалось, словно в пластилиновом мультфильме. На очередной остановке в вагон вошли  молодая женщина с девочкой лет восьми. Они сели напротив Оденьева, чем-то раздосадовали соседку –  задели колготки мокрым зонтом - та фыркнула и перешла на другую лавку. Вот тут –то все и произошло. Вернее, ничего особенного не произошло, если не считать того, что Петр Алексеевич, почувствовал себя плохо. Сердце сжалось в кулак, а к горлу подкатился ком. И виновата в этом была девочка напротив. Она сидела, прислонившись к маме, отвернув голову к окну. Изредка произнося односложные предложения – «дождь идет… осень красивая… капли, мама…». Лицо у нее было бледным, а кожа тоненькой как осенний лист, глаза темно-карие и ясные, но во всем ее облике, в движениях тела, рук, маленькой аккуратной головки жила странная непохожесть на остальных людей вокруг. Или это была раненость, без каких-то внешних признаков. Или наоборот, это была жизнь, лишенная какой бы то не было защиты, жизнь готовая легко, с улыбкой оборваться на твоих глазах, и удерживаемая неведомо чьей силой.  И страшно, и тихо, и легко было рядом с этой девочкой.

Все это Петр Алексеевич отмечал позже, пытаясь осознать, что с ним происходит. Потому, что как только он взглянул на нее, слезы полились из его глаз. Ему внезапно стало больно и горько: физически больно за все, что он сделал и не сделал, за все, что не услышал, не понял, не принял в своей долгой и прекрасной жизни. Он почувствовал себя разбитым, рассыпавшимся на мелкие осколки как фарфоровая чашка и смертельно уставшим. «Умираю, что ли», пронеслось в его голове. Сердце не работало как прежде, а занималось несвойственным ему делом - плакало вместе с хозяином.

Девочка не замечала Оденьева. Она смотрела на дождь, засыпала и просыпалась воробышком на мамином плече, опять смотрела на дождь. И перед самым выходом, рассказывала брату по телефону, что к ним в интернат приехала новая учительница по русскому языку. Обе вышли в Первомайском. А потрясенный Оденьев в том году открыл еще два музея на дороге, и ветеранские заботы заслонила собой все остальное. 

Теперь, же оказавшись перед Толгской, Петр Алексеевич, как и тогда, год назад, почувствовал, что его грузовой поезд прибыл в пункт назначения. И та и эта встречи - одного порядка, одной высоты, из одной и той же тайны. И нет никаких сил ей противостоять.

- Бога нет! – громко и четко сказал Петр Алексеевич, и оглянулся.

Но некому было ему возразить. Храм был совершенно пуст.

- Бога нет. – повторил старик, уже не так громко. – и засмеялся.

Он вспомнил как в детстве, после долгой беготни, засад и битв, в синяках и кровоподтеках, все казаки и разбойники гурьбой бежали к реке, с диким улюлюканьем, от которого стыла мальчишеская кровь, врывались в воду, закрыв глаза и раскинув руки как крылья, бежали, сколько хватало сил и падали, падали, падали в обжигающую глубину и радость взрывала этот мир и мгновенно накрывала его тишиной. И тогда он распахивал в воде глаза…

_____

Послушница из киоска с толгским квасом и сухарями обнаружила под липой утеренную записную книжку. На обложке - открытка с видом памятника командующему армией-освободительницей города Воронежа генералу Черняховскому. Девушка наугад открыла книжку, и увидела аккуратно заполненную табличку на три столбца. «Задачи» - Бог есть? «Исполнитель» - Оденьев.

 В графе «срок» стоял прочерк.