Перейдем к песнопению, которое в нашем современном богослужении называется кондаком: «Со святыми упокой…». Мы конечно знаем, что кондак как гимнографический  жанр возник довольно поздно. Нас интересует не сам кондак погребения, а только его начало. А именно выражение «со святыми». Даже быстрый и поверхностный анализ покажет, что это выражение, с некоторыми вариациями («со духи праведных скончавшеся», «идеже, Христе, веселящихся есть жилище, и глас чистого радования», «идеже праведные упокояются» и т. п. ), принадлежит к очень раннему пласту поминальной службы, ибо оно появляется вновь и вновь в более поздней гимнографии, которая и в словах, и во всех своей тональности отражает существенно другой индивидуальный подход к пониманию смерти. Хороший пример этого – как раз погребальный кондак в полном объеме. Как будто автор (который был гением) начал с существующей и традиционной формулы «со святыми упокой», что означает на раннем языке Церкви, «идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная». Так вот, он, начав с эти  слов, потом как будто бы забыл о них и продолжил в совершенно другом ключе, в котором смерть представляется противоположно тому, что мы слышали ранее, а именно как «прах», «пепел», «черви». От «места светла», от «со святыми» мы вдруг отворачиваемся и оказываемся не со святыми, а с червями! Смерть – там, где (я цитирую кондак) «всякое молчание, и никтоже глаголяй: Аллилуйя». И здесь, в этой смерти – и это самое главное! – человек одинок, человек отъединен – и это значит, что он не «со святыми». Но ранняя Церковь верит и утверждает: «со святыми». И поскольку в ранней Церкви «святыми» назывались не только «канонизированные» святые, но все члены Церкви, умершие «во Христе» и даже живущие «во Христе», то выражение «со святыми» означало с «с Церковью», в единстве со всеми, кто «во Христе», и потому жив в стране не мертвых, но живых.

И именно в этом значении, в силе этой короткой формулы «со святыми» находим мы истоки, корни, начала первой и наиболее радикальной и заметной христианизации смерти в ранней Церкви. К какому поистине революционному действию привела эта формула? К возвращению кладбища в город – именно потому, что мертвые должны быть рядом с живыми, ибо они – живы. Об этой революции – постепенном переносе некрополя, города мертвых, в самое сердце города живых, к церкви – знают историки культуры, но ее не  замечают богословы и литургисты. Это перемещение – наиболее заметное и яркое проявление «христианской революции»: мертвые возвращаются к живым, потому что они живы, потому что «смерть как разделение» преодолена. Христиане не только покоятся «со святыми», их хоронят «среди святых», там, где эти святые находятся (церковь), где воскресший Господь пребывает среди любящих Его.

Произошло это, конечно, не сразу. Но когда произошло, то христианский храм, христианская церковь стала центром погребения, литургии смерти. И эта литургия смерти требовала присутствия усопшего, самого тела усопшего, в церкви; и главный упор она делала на собрание Церкви как Тела Христова, участвующей в этой новой жизни, в которой нет места смерти, собрание вокруг тела ее почившего члена. Так, от раннего погребения, которое было «процессией» от дома к кладбищу (потому что еще продолжались преследования, потому что нельзя было иначе), мы переходим теперь ко «второму слою», ко второму событию, а именно – к погребальной службе в церкви.